Опубликовано: Семантика цветового образа // Провинциальная ментальность России в прошлом, настоящем и будущем. Материалы III международной конференции по исторической психологии российского сознания. Ежегодник Российского психологического общества. Т. 3, вып. 2. Самара, СамГПУ, 1999. С. 200-217.

Яньшин П.В.  (СамГПУ)

Семантика цветового образа

К вопросу о «биологической целесообразности» цветового зрения.

Анатомическое строение цветового анализатора - это естественная предпосылка цветового зрения.  Глаз формировался миллионы лет. Он формировался светом ради зрения, а биологические законы приспособления служили лишь средствами его совершенствования.

Цель этой статьи - получить ответы на четыре вопроса:

1)     Когда (в рамках биологической эволюции) возникло цветовое зрение?

2)     Как эволюционировало цветовое зрение?

3)     В чем заключается биологическая целесообразность цветового зрения для животных и человека?

4)     Можно ли говорить, что у человека цветовое зрение сохранилось случайно, тогда как остальные  высшие позвоночные его утратили в связи с утерей приспособительного смысла?

 Согласно литературным данным (Кравков С.В., 1951; Педхем Ч., Сондерс Ж., 1978; Линдблад Я., 1991; Цоллингер Г., 1995; Милн Л.Дж., Милн М., 1966), цветовое зрение встречается на весьма ранних ступенях эволюционной лестницы: им обладают уже насекомые (пчелы, бабочки). Это следует и из исследования поведения пчел, и из наличия в цветах целого ряда пигментов, привлекающих насекомых в период опыления. Вместе с тем выяснено, что диапазон чувствительности насекомых сдвинут в ультрафиолетовую область (в ущерб красной), что означает, что нам недоступны видимые ими цвета (Педхем Ч., Сондерс Ж., 1978; Милн Л.Дж., Милн М., 1966).

В настоящее время считается (Кравков С.В., 1951; Педхем Ч., Сондерс Ж., 1978), что среди позвоночных наличие цветового зрения встречается у всех костных рыб, яркостью окраски частенько соперничающих с цветами и оперением тропических птиц, некоторых амфибий (тропические лягушки) и пресмыкающихся (черепах, ящериц). Ряд закономерностей работы цветового рецептора были изучены именно при исследовании сетчатки рыб и пресмыкающихся, а не человека (Педхем Ч., Сондерс Ж., 1978; Черноризов А.М., 1995). Хорошим цветовым зрением обладают многие дневные птицы (ночные - совы, например, не видят красной части спектра (Милн Л.Дж., Милн М. 1966)). Разнообразие оттенков внешности достигается как насекомыми, так и птицами не только за счет красящих пигментов, но и обусловлено интерференционными и дифракционными явлениями (чешуйки крыльев бабочек либо “глаза” на хвосте павлина). Для этих живых существ цветовое зрение играет важную роль при размножении (привлечение), поиске пищи и сохранении жизни (маскировка, мимикрия). Любопытно, что такую же роль цвет играет и для растений, сотрудничающих с насекомыми и птицами.

Среди млекопитающих собаки обладают слабым цветным зрением, а кошки, скорее всего, им не обладают вовсе. Грызуны (кролики, мыши), а также копытные не различают цвета. Слабое цветное зрение обнаружено у белок. В целом, считается, что им не обладают животные, ведущие ночной образ жизни, но оно отсутствует или почти отсутствует и у современных дневных животных (коров, лошадей, собак, свиней, овец и т.д.).

Человекообразные обезьяны обладают цветовым зрением подобно человеку. У низших приматов (полуобезьян, лимуроидов) цветового зрения нет, поскольку это ночные животные. У хвостатых обезьян обнаружено цветовое зрение типа протонопии: различают только синий и желтый, серый вместо голубого, красные оттенки отсутствуют (Кравков С.В., 1951).

Из сказанного следует, что цветовое зрение - очень древняя способность, появилось ранее завоевания жизнью суши, и уже тогда имело сигнальную функцию. Отсутствие его у большинства млекопитающих объясняется его последующей утратой: на протяжении эволюции наземных теплокровных количество видов, обладающих цветовым зрением, постоянно сокращалось в связи с ночным образом жизни. Частичная утрата цветового зрения в связи с ночным образом жизни (совы, хвостатые обезьяны и др.) вызывает протонопию: неразличение цветов красного края спектра. “Подобно другим свойствам, утраченным наследственным веществом, цветочувствительные клетки не восстанавливаются, таков один из непреложных законов эволюции”(Линдблад Я., 1991. С. 108).

Следовательно, факт наличия цветового зрения у человека и близких ему видов свидетельствует о том, что ни один из биологических предков современного человека не вел достаточно длительно ночной образ жизни. Уже первые полуобезьяны обладали цветовым зрением (Там же). Не этим ли, отчасти, можно объяснить ценностное отношение к “свету” и солнцу в мифологии, религии и мистике и столь отрицательное отношение к “тьме”? С другой стороны, правомерен и другой вопрос: как смогли наши биологические предки избежать перехода к ночному образу жизни, чего не смогли избежать все остальные виды, если только они не летали или не плавали. Следует ли из этого, что уже сотни миллионов лет назад будущие приматы избрали принципиально иной способ адаптации? Вряд ли это было само цветовое зрение, поскольку им должны были обладать и другие виды, вынужденные “уйти в тень” от дневного света. Скорее всего, это было какое-то другое качество, позволившее нашим предкам справиться при дневном свете с той задачей, с которой остальные теплокровные справились только под покровом ночи. Ответить на этот вопрос должны биологи, палеонтологи и антропологи.

Итак, можно предположить, что, пока цветовое зрение у других теплокровных деградировало, у наших предков оно эволюционировало. С.В.Кравков в свое время присоединился к гипотезе Шенка и Л.Франклина: эволюционируя, человеческое цветовое зрение проходило через стадию “двухцветового зрения” типа протонопии, где все многообразие цветов сводилось к желтым и синим. Согласно этой гипотезе, усовершенствование цветового зрительного аппарата состояло в том, что глаз стал более чувствительным к крайним красным лучам, и “желто-ощущающий” аппарат, первоначально чувствительный ко всей длинноволновой части спектра, расщепился на два самостоятельных аппарата: “красно-ощущающий” и “зелено-ощущающий”. Сказанное в пункте (1) уже опровергает эту гипотезу: все три колбочковых аппарата имеются уже у рыб, следовательно протонопия  это результат инволюции, а не этап развития.

Противоположная последовательность развития цветоразличающего аппарата выявляется при анализе развития цветовой лексики в классических исследованиях Берлина и Кея (Berlin, B., Kay P., 1969) и Г.Цоллингера (Цоллингер Г. 1995). По результатам Берлина и Кея, простейший цветовой словарь содержит всего два цветовых обозначения (для черного и белого). Увеличение количества обозначений идет следующим образом: третьим прибавляется красный, четвертым – зеленый (зелено-синяя группа) либо желтый; в языке с пятью цветовыми терминами к черному, белому и красному прибавляются зеленый и желтый; в языках с шестью терминами к перечисленным добавляется синий, а с семью – коричневый. Г.Цоллингер считает, что эта последовательность развития цветообозначений отражает “физиологические механизмы, с помощью которых глаз и мозг анализируют световые стимулы и создают цветовое восприятие” (Там же, с.170). Она точно соответствует основным цветам Геринга, - трем оппонентным механизмам восприятия: светло-темному, красно-зеленому и сине-желтому. На наш взгляд, изложенная последовательность может отражать и биологическую (экологическую) значимость цветов в жизнедеятельности человека. На первом месте стоит различие светлоты, на втором – красный, и т.д. Синий и коричневый идут последними. Если же гипотетически сопоставить эту последовательность эволюции цветового анализатора, то окажется, что “красная” чувствительность появляется раньше, чем синяя, зеленая и желтая. Это противоположно гипотезе, поддержанной С.В.Кравковым.

Если принять как факт, что цветовое зрение мы унаследовали от низших позвоночных (рыб), что доказывается анатомическим, физиологическим, химическим и структурным сходством строения сетчатки, то эволюцию цветового зрения следует изучать не на приматах, а начиная с рыб. Тогда рассуждения об эволюции цветового зрения от протонопии до тритонопии (С.В.Кравков) нельзя признать обоснованной. Ведь уже у карпа имеются все три типа колбочек и даже детекторов оппонентного типа, хотя и находятся эти детекторные клетки еще в самой сетчатке, а не в латеральном коленчатом теле, как у приматов и человека (Пэдхем Ч., Сондерс Ж., 1978). Хотя карп обладает повышенной чувствительностью в красно-оранжевой, а не зелено-желтой области спектра, диапазоны частот реагирования рецепторов карпа и человека почти не различаются по ширине.

Таким образом, эволюция цветового анализатора шла параллельно с развитием анатомических и функциональных отделов центральной нервной системы (промежуточного, среднего мозга, коры), по «вертикали», а не в сторону дифференциации цветочувствительных клеток периферического отдела анализатора (колбочек сетчатки), по горизонтали. Сохранение (даже небольшое расширение) диапазона чувствительности при усовершенствовании структуры цветового анализатора в ходе наземной эволюции высших позвоночных свидетельствует, что цвет играл существенную роль в их жизнедеятельности. Но только у той биологической линии, которая привела к возникновению человека. О центральном значении цветоразличения для человека свидетельствует хотя бы тот факт, что все 6,5 миллиона колбочек  как у карпа, так и у человека, располагаются в фовеа - центральной зрительной ямке, области максимально четкого зрения.

 Сегодня психофизиология способна дать почти исчерпывающий ответ на вопрос: каким образом мы различаем цвета? Давно назрела необходимость задуматься над вопросом: для чего мы их различаем?

Итак, мы видели, что для видов, значительно уступающих человеку в психическом развитии (растения, насекомые, рыбы, пресмыкающиеся, птицы), цвет не отделим от функций размножения, питания и выживания, т.е. от всего биологического цикла.

Так зачем же людям различать цвета?

1) Мнение биолога.

Биолог интерпретирует этот вопрос в терминах “биологической целесообразности”, т.е. роли цветочувствительности для выживания вида. Правда «целесообразность» здесь – просто красивый оборот, даже оксюморон, поскольку в естественнонаучной парадигме все объясняется через причину. И здесь мы сталкиваемся с парадоксальным заявление. Исследователи, тратящие большую часть своего времени на изучение цветового восприятия, в один голос заявляют о его бесполезности для человека.  “Если не считать некоторых выгод, связанных с выживанием, например способности отличать зрелый плод от незрелого, создается впечатление, что другие преимущества, получаемые нами от цветового зрения… не столь существенны и, во всяком случае, жизненно важного значения не имеют”(Пэдхем Ч., Сондерс Ж., 1978, с. 240). “…В условиях нашей технической цивилизации этот врожденный дар уже не так ценен. Он подчинен наработанной человечествам культуре и производственной деятельности, а для выживания не столь необходим, как прежде” (Цоллингер Г., 1995, с.157). Фактически, это означает, что, с позиций биологии, цветоразличение – рудиментарная функция, т.е. такая, которая в современных условиях никогда бы у человека не развилась, и со временем должна атрофироваться. Хотя никто из биологов не отважится на это заявление, он прямо следует из приведенных цитат. Подобный вывод хорошо сочетается с установкой механистического материализма: “Цвет как источник эстетического наслаждения стоит в одном ряду с музыкой, литературой и искусством вообще, а они являются побочным продуктом деятельности необычно развитого мозга, который обладает колоссальным резервом возможностей” (Пэдхем Ч., Сондерс Ж., 1978, с.236) (курсив мой – П.Я.). При всем уважении к цитируемым авторам, это чудовищное заявление!

Из наиболее важных для человека биологических функций цветового зрения, как правило, называется одна: распознание качества пищи. Г.Цоллингер даже рассматривает это как важную гипотезу своего исследования. Он считает, что при оценке пищи по ее виду цвет имеет большее значение, чем форма. На такую связь указывает и то, что максимальная светочувствительность глаза лежит в диапазоне зелено-желтого. “Вполне возможно, что это эволюционно сопряжено с необходимостью оценивать степень зрелости плодов и вегетативных частей растений” (Цоллингер Г., с. 170).. Правда этот аргументы кажутся мало убедительными в сравнении с травоядными животными, утерявшими эту способность, но не вымершими от голода.

Повышенная реактивность на излучение диапазона, в котором лежит зеленый, наблюдается даже у не различающих цвета крыс. Р.Вартман (R.Wurtman) сообщает, что наиболее сильно на ритм температурных изменений и секрецию энзимов у крыс влияет облучение зеленым цветом, что соответствует максимальной чувствительности родопсина их сетчатки (Wurtman, R.J., 1975). Кривая эффективности облучения, приводимая этим автором, поразительно напоминает “кривую поглощения” зеленых колбочек человека или “кривую видности” для монохроматических цветов (Пэдхем Ч., Сондерс Ж., 1978). Это значит, что у человека и у крыс пик максимальной чувствительности находится в одном и том же диапазоне – зеленом. Там же лежит и пик палочковой (световой) чувствительности. Следует ли из этого, что зеленые объект должны были играть первостепенное значение для наших общих (с крысами) биологических предков, которые еще обладали цветовым зрением?  (Вспомним, что у карпа пик приходится на красный, а у глубоководных рыб сдвинут к синему.) Трудно поверить, что это были трава или деревья, дававшие им убежище и служившие фоном. Это должны были быть именно зеленые объекты на незеленом фоне («зеленые человечки»?). В этом случае имеет смысл яркостной контраст.

Но возможна и совсем иная интерпретация. Ведь область желто-зеленого (около 500-555 нм.) расположена в самой середине диапазона видимых цветов (380-760 нм). Естественно предположить, что в филогенезе этот диапазон расширялся от середины, т.е. от зелено-ощущающего аппарата, к периферии. Чувствительность к краевым частотам – более позднее приобретение, потому она и менее высока. Это могло быть вызвано тем, что глаз приспосабливался к спектральному составу солнечного света, пропускаемого атмосферой.. Пэдхем и Сондерс указывают на то, что, в силу особенностей атмосферы, именно в этом диапазоне частот солнечный свет имеет максимальную энергию. Но это не проясняет биологическую целесообразность человеческого цветового зрения, а лишь доказывает, что оно максимально приспособлено к дневному образу жизни.

2) Мнение физиолога.

Иной смысл видел в способности различать цвета отечественный физиолог С.В.Кравков. В разделе  “Действие цветного света на состояние глаза и организма вообще” он пишет: “…Цветовое зрение не только расширяет наше познание окружающего объективного мира, но и позволяет входить в более тесную связь с изменяющимися факторами окружающей среды, различным образом перестраивая физиологические состояния организма в зависимости от этих факторов. <…> Различное и часто обратное действие зеленого и красного света можно… отнести за счет различного действия этих цветовых раздражителей на вегетативную нервную систему. <…> Можно, таким образом, сказать, что цветовые воздействия на глаз влекут за собой перестройку нервной системы организма и тем самым меняют “физиологический фон”, на который падают те или иные применяемые нами воздействия” (Кравков С.В., 1951, с. 156-162). Из этой цитаты следует, что сам спектральный состав воспринимаемого света, изменяя состояние организма, может способствовать адаптации. Но и Кравков вынужден был констатировать, что “объяснения с общебиологической точки зрения, с точки зрения биологической целесообразности подобного рода связи цветоощущающих аппаратов с различными отделами вегетативной нервной системы… пока, к сожалению, мы такого объяснения дать не можем” (Там же). Другими словами, нет биологически понятных причин тесных взаимосвязей между неспецифической реакцией автономной нервной системы и воспринимаемым цветом.

*   *   *

Подведем предварительные итоги:

Сопоставление этих выводов приводит нас к формулировке первого парадокса Цвета: Восприятие цвета не является непременным атрибутом выживания для млекопитающих, но сохраняется и совершенствуется миллионы лет у предков человека.

Десятки миллионов лет глаз будущего человека подвергался формирующему воздействию солнечного света в направлении сегодняшнего состояния. Миллионы лет древние приматы и гоминиды[1] видели мир цветным, а живущие бок о бок с ними виды - чернобелым. Это значит, что в их мире было на одно измерение больше, - и их мозг формировался в совершенно уникальных условиях: при свете солнца. Вопреки утверждениям скептиков, то обстоятельство, что биологические предпосылки к возникновению сознания сформировались в единственной из всех наземных теплокровных эволюционной ветви, ведшей только дневной образ жизни, и со статистической точки зрения является в высшей степени достоверным. Этот факт должен быть оценен по достоинству. Быть может, это “биологическое” преимущество состояло не только в обеспечении выживания, но в создании необходимых условий возникновения человеческого сознания? На сколько нам известно, до сих пор никто не пытался рассматривать дневной образ жизни как возможную предпосылку возникновения развитых форм сознания. Приведенное выше сопоставление свидетельствует, что вся эволюция человека протекала под лучами солнца. Но и сегодня, много бы стоила человеческая культура без ценностей и идеалов, архетипически ассоциируемых нами со Светом?

Биолога и физиолога ставит в тупик дилемма: как столь сложный и совершенный цветочувствительный аппарат не атрофировался, утеряв миллионы лет назад свой биологический смысл? Даже более того, он дифференцировался и усложнялся, расширив воспринимаемый диапазон область оранжевых и красных цветов, т.е. эволюционировал!

Так для чего же эволюционировал цветовой анализатор?

Факты позволяют сделать иной вывод: Человеческий цветовой анализатор правомерно рассматривать как превращенную форму цветной картины мира его биологических предков со времени выхода жизни на сушу. В этом и состоит «биологическая целесообразность» цветового зрения!

Поскольку адекватность этой картины мира доказана самим фактом существования цветового анализатора у человека, следующий вывод: Закономерности функционирования цветового анализатора отражают объективные закономерности разноцветного мира.

Эта «целесообразность» и психологическая тоже, поскольку прямо затрагивает проблему семантики цветов.

Прямым следствием игнорирования этого положения является полная беспомощность "академической" психологии при объяснении чисто психологических феноменов, связанных с Цветом: его семантических аспектов, обнаруживаемых в этнографических и культурологических исследованиях, искусствоведении и рекламе; влияния цвета на функциональные характеристики человека в трудовой деятельности; характерных изменений психофизиологического состояния при использовании цвета в медицинских целях и т.д. У специалистов, так или иначе сталкивающихся с задачей осмысления подобных эффектов, такое положение дел способно вызвать лишь разочарование в возможностях психологии. Да и сами психологи испытывают растерянность, сталкиваясь с очевидными фактами существования не только "перцептивного" цвета, но и цвета в сновидениях, образах воображения и представления, не говоря уже об "эмоциональной составляющей цветового ощущения". Последнюю остается списать на "ассоциативную память", не забыв упомянуть, кстати, об имеющихся в мозгу колатералях зрительного тракта в таламус и палеокортекс[2].

Подвести итог этого обзора можно следующим образом. Вопрос о целесообразности цветового зрения у человека может быть решен лишь одним способом: Цвет является объективной характеристикой мира, неотъемлемой «частью» которого является человек и его глаза. Исходя из этого тезиса может быть понята и семантическая неоднородность цветов, их способность закономерно модифицировать психосоматический статус.

Метафизика и теология Цвета.

Цвет сопровождает человека на протяжении всей многотысячелетней истории развития культуры. Пусть до сего дня не утихли споры: изменялось ли восприятие цветов в течение “культурного” этапа развития вида Homo Sapiens, видели ли древние греки те же цвета, что и современные европейцы, это не имеет принципиального значения в отношении признания самого факта присутствия Цвета как неотъемлемого атрибута человеческого восприятия и сознания.

Присутствие Цвета отразилось в культуре во множестве форм. Это “отражение” множится разнообразием культур, помноженным на многоаспектность самой культуры. Феномен Цвета в культуре может быть рассмотрен в аспекте мифологии, философии, религии, искусства, мистики. Каждый из этих аспектов может стать темой отдельного научного изыскания, принимая в расчет множественность “мифологий”, “философий”, “религий” и т.д., и то, что внутри каждая их перечисленных ипостасей культуры распадается на “традиции”, неравные самим себе в исторически обозримых временных перспективах. (Прибавим сюда “подходы” к изучению перечисленных культурных реалий.) Таким образом, Цвет и Свет отражены в культуре как “по горизонтали” (аспекты культурного инобытия), так и “по вертикали” (исторически).

Сказанное делает понятным, что подобное историко-культурное исследование будет носить по преимуществу вторичный характер, то есть проделано с опорой на готовое мнение специалистов по мифологии, теологии, философии и искусствоведению. Цель исследования, предпринятого в этой статье: сопоставить суждения о Свете и Цвете, сформулированные в “ненаучных” культурных контекстах.

“Метафизика Света” - термин, использованный о. П.Флоренским в его “Иконостасе” (Флоренский П.А., 1994). “Теология цвета” - термин, использованный Э.Бенцем в докладе “Цвет в христианских видениях” (Бенц Э., 1996). Оба эти автора - теологи, представители двух традиций богословия, относящихся к наиболее мощной религии современности - Христианству. В силу особого места, занимаемого религией в человеческой жизни и культуре, свидетельствам, возникшим в рамках религиозного мировосприятия, следует придавать особое значение. В нашем исследовании мы исходим из предпосылки: теология - наука, изучающая уникальную область человеческого опыта, лежащую вне рамок какой-либо иной отрасли знания. Как и любой другой науке, в ней существуют свои источника “информации” и способы верификации знаний и подтверждения выводов.[3] Вместе с тем культ, как это становится ясно из трудов П.Флоренского, - это очень устойчивая и внутренне поразительно логичная традиция[4], поддерживающаяся на протяжении тысячелетий, основанная на преемственности по отношению к более древним источникам и традициям. Более того, культ, - это становой хребет Культуры, хранящий в наиболее чистом виде основания различных культур.

Указанные два источника были выбраны не случайно. “Иконостас” посвящен рассмотрению традиции православной иконописи, берущей начало, по мнению его автора, от росписи саркофагов древнего Египта. Исследование Э.Бенца охватывает факты упоминания цвета в описании духовной реальности по литературным источникам, начиная с Апокалипсиса и свидетельств отцов церкви (Дионисий Ареопагит), через описание экстатических переживаний авторитетов религиозной философии (Якоб Бёме, Сведенборг, Этингер), и вплоть до анализа образности “Фауста” Гёте.

Проблему Света и Цвета и религиозной традиции нам кажется удобным рассмотреть с пяти точек зрения: феноменология, онтология, семиотика, семантика  и прагматика. Последние три термина нуждаются в пояснении, поскольку могут пониматься по-разному в различных научных контекстах.

В контексте разбираемой проблемы феноменология относится к условиям “восприятия” (созерцания) цветовых явлений; онтология относится к утверждениям о сущности Света и Цвета; семиотика описывает соотношение между трансцендентным Светом и цветами (воспринимаемым духовным взором) и цветами, воспринимаемыми “телесными” глазами; семантика касается значения конкретных цветов; прагматика относится к аспекту “обращенности к человеку”, роли в нашей жизни описываемых трансцендентных реальностей, отношению их к повседневности и обыденности.   

Феноменология

Согласно смелому утверждению Э.Бенца, “...благодаря необычайной интенсивности экстатических переживаний, небесные цвета, очевидно, привлекли человека раньше, чем цвета земные: в этой области провидцы на столетия опередили историков искусства”( Бенц Э., 1996. С. 80). Все, что описывается в дальнейшем доступно наблюдению только единицам и только в особых состояниях сознания. В религиозной литературе эти состояния обозначаются терминами “восхищение”, “бытие в духе” [5]: “Когда внутренний взор человека, который является взором его духа, открыт, становятся видны вещи, которые совершенно невозможно увидеть телесным зрением (Сведенборг)” (там же, с. 112). Что касается иконописи, то, с одной стороны, по свидетельству П.Флоренского, истинными авторами сюжетов икон являются святые провидцы, сообщившие содержание своих видений художникам; с другой стороны, многие прославленные иконописцы, такие как Андрей Рублёв, Дионисий, Даниил Чёрный и другие ныне причислены к лику святых свидетелей высшей реальности.

Онтология

Вот как понимал  П. Флоренский то, что сам же обозначил как “метафизику света”. “...Давно уже замечено, что в литературном произведении внутренно господствует тот или другой образ, то или другое слово… И такое место зародыша в церковных произведениях, особенно в богослужебных, конечно принадлежит свету” (Флоренский П. , 1994. С. 144.). “Все, что является или иначе говоря, содержание всякого опыта, значит всякое бытие, есть свет. В его лоне “живем и движемся и существуем”, это он есть пространство подлинной реальности.  А что не есть свет, то не является, и значит не есть реальность. Тьма бесплодна, и потому “дела тьмы” называются у Апостола “неплодными”... (Еф. 5,11). Это тьма кромешная, кроме, т.е. вне Бога расположенная. Но в Боге - все бытие, вся полнота реальности, а простирающееся вне Бога - это адская тьма, есть ничто, небытие. <…> Все сущее имеет энергию действования, каковою и самосвидетельствуется его реальность; а что неспособно действовать, то и не реально…» (Там же, с. 144). “Итак, плод дел света есть искушение, или исследование воли Божьей, т.е. онтологической нормы сущего. Это есть изобличение всего, т.е. познание несоответствия дольнего мира его духовному устою - его идее, его Божественному лику, - и изобличение это делается светом (Еф. 5,13)” (Там же). “...Свет же этот - не освещение земным источником, а все пронизывающий и формы полагающий океан сияющей энергии” (Там же с. 150).

Итак, свет, метафизический свет, - это единственная истинная реальность, но недоступная нашему физическому зрению: “Основная идея теологии света заключается в том, что никто не может взглянуть на сам первоначальный божественный свет. Бог “обитает в неприступном свете, который никто из человеков не видел и видеть не может” (1 Тим. 6, 16)”( Бенц Э. с. 98).

То же и в отношении православной иконописи. “Иконопись видит в свете не внешнее нечто в отношении к вещам, но и не присущее вещественному самобытное свойство: для иконописи свет полагает и созидает вещи, он объективная причина их, которая именно по этому самому не может пониматься как им - только внешнее; это - трансцендентное творческое начало их, ими себя проявляющее, но на них не иссякающее (Там же, с. 140).

В православной иконе этот изначальный свет изображается золотом, как веществом, полностью эстетически несовместимым с обычной краской. Золото здесь выступает как свет, который не-цвет. Этим достигается то, что зрению одновременно представлено и зримое в цвете, и то, что обычному зрению не доступно. Этим символизируется то, что вечный свет трансцендентен даже по отношению к тому, что изображено на иконе. Само же изображенное - также вне- и надмирно, это - в терминах П.Флоренского, - “образ нисхождения” из горнего, невидимого. Таким образом, тот свет, который символизирует золото фона и ассиста иконы, трансцендентен даже той высшей реальности, о которой свидетельствует красочное изображение этой же иконы. Он не есть образ, ни краска, ни даже белый цвет, или цвет вообще, но может быть только обозначен - золотом.

Характерно решается и  метафизика света и тьмы. “Тьма” вообще не представлена на православной иконе, в которой отсутствует тень как изобразительное средство, как то, что не должно быть изображаемо как не имеющее самостоятельного смысла. Символ тьмы - штрих на гравюре в католической, и особенно - в протестантской изобразительной традиции. Этот штрих (символ абсолютного небытия, “тьмы”) противопоставляется Флоренским не белой краске иконы, а именно золоту фона и ассистки (золотой штриховки). Иными словами, согласно излагаемой метафизики, свет есть абсолютное “да”, а тьма - абсолютное “нет”, в смысле отсутствия чего бы то ни было. Эта мысль явно выражена в приведенной цитате из апостола Павла и символически - в отсутствии теней в православной иконе.

 Что же есть цвет? Характерно, что П.Флоренский чрезвычайно скупо говорит о цветах. Фактически, речь иногда заходит о краске. Можно думать, что цвета не играют большой роли в его метафизике света. Об их значении (функции) можно судить лишь по косвенным признакам: по месту краски в последовательности этапов самой техники изображения.

Флоренский с огромным уважением и вниманием описывает этот процесс. “...С ними [иконописными приемами] мы встречаемся на протяжении всей церковной истории, и церковное искусство верно хранило традиции иконописной техники, идущие из глубочайшей древности. В этих изобразительных приемах мне ясно видятся основоположения обще-человеческой метафизики и обще-человеческой гносеологии, естественный способ видеть и понимать мир, в противоположность искусственному, западному, который выразился в приемах западного искусства.” (Там же, с. 140). По Флоренскому процесс написания иконы воспроизводит процесс Божественного творения:. “Писание иконы, этой наглядной онтологии, повторяет основные ступени Божественного творчества, от ничего, абсолютного ничто, до Нового Иерусалима, святой твари”(Там же, с 129).

Каково же место цветов в этом “метафизическом онтогенезисе”, “Божественном творчестве”? Вот, вкратце, этапы создания иконописного изображения: (1) подготовка доски и ровной белой гипсовой поверхности (левкаса); (2) “назнаменование” - нанесение сначала углем, а потом иглой контуров будущего изображения - “отвлеченная схема воплощения”; (3) золочение фона - “процесс воплощения начинается с позолотки света” - “Когда на будущей иконе появилась первая конкретность, первая и по достоинству и хронологически, - золотой свет, тогда и белые силуэты иконного изображения получают первую степень конкретности: до сих пор они были только отвлеченными возможностями бытия, не потенциями, в аристотелевском смысле, а только логическими схемами, небытием в точном смысле слова... Золотой свет бытия сверхкачественного, окружив будущие силуэты, проявляет их и дает возможность ничто отвлеченному перейти в ничто конкретное, сделаться потенцией. Эти потенции - уже не отвлеченности, но не имеют еще определенных качеств, хотя и суть, каждая, возможность не какого угодно, а некоторого определенного качества.” (Там же, с. 130); (4) заполнение контуров пространства краской - “Однако, это не есть еще цвет в собственном смысле этого слова, это только не тьма, чуть что не тьма, первый проблеск света во тьме, первое явление небытия из ничтожества. Это - первое проявление качества, цвет, еле озаренный светом” (Там же) (курсив мой - П.Я.); (5) роспись - углубление складок одежды и других подробностей той же краской, но более светлого тона: “внутреннее контура, переходя из отвлеченного, становится конкретным: творческое Слово явило отвлеченную возможность” (там же, с. 131) (курсив мой - П.Я.); (6) пробелка - в три приема краской, смешанной с белилами, каждый раз светлее предыдущего, выдвигаются вперед освещенные поверхности; (7) ассист - штриховка листовым или “твореным” золотом; (8) письмо лица в том же порядке, что и “доличного”.

Таким образом, “иконописец идет от темного к светлому, от тьмы к свету... Отвлеченная схема: окружающий свет, дающий силуэт - потенцию изображения и его цвета; затем постепенное проявление образа; его формовка; его расчленение; лепка его объемов через просветление. ...Все они [этапы] создают во тьме небытия образ, и этот образ из света. <...> ...Для иконописца нет реальности, помимо реальности самого света и того, что он произведет” (Там же, с. 136). Следовательно, цвета - это мимолетные и ослабленные проявления трансцендентного света, первые признаки проявления бытия, потенции, качества; они - тоже свет, но “меньший”. “...Но меньший, он все же свет, а не тьма: полная тьма, полная тень абсолютно невоспринимаема, ибо не существует, есть отвлеченность”(Там же, с.137).

Итак, окончательно цвета оформляются в течение пятого, шестого и седьмого этапов “метафизического онтогенезиса” и служат для оформления конкретного образа из абстрактной возможности, “первое проявление качества”. Можно сказать, что цвета - это “уплотненный” свет, доступные зрению формообразующие качества, результат действия формообразующей энергии все того же изначального Света. (На память приходит мысль Зенона, переданная Гёте: цвета - первичные схематизмы материи). Следует также подчеркнуть, что особая роль в формообразовании - конкретизации отвлеченной возможности, - придается различным уровням светлоты тона, а не самому цветовому тону. Последнему Флоренский не уделяет никакого внимания. Такова роль Цвета в становлении сущего. Важно: цвета не есть смесь света и тьмы, они - проявления Света. При этом они (даже белый цвет) внеположны “золотому свету бытия сверхкачественного”. На последнем ставится основной акцент в метафизике света о. П. Флоренского.

Такое отношение к цвету входит в очевидное противоречие с мнением другого авторитетного знатока иконописи - Е.Трубецкого. Последний высоко ценил именно многоцветие русской иконы, видя в нем “прозрачное выражение того духовного содержания, которое в них [иконах] выражается” ( Трубецкой Е., 1993). Это видимое противоречие исчезнет, если вспомнить, что П.Флоренский, описывая изобразительные приемы, реконструирует онтологию и метафизические законы сотворения мира, или воплощение Духа в материальные формы. В этом процессе цвета - лишь ослабленный свет. Но для смотрящего на икону (позиция Е.Трубецкого), это - “краски здешнего, видимого неба, получившие условное, символическое значение знамений неба потустороннего”(Там же, с.226). Онтологически цвет не имеет самостоятельного значения. Гносеологически - он форма проявления духовного света, его символ и свидетельство. Но и гносеологически он не самоценнен; ценность цвету придает духовное содержание (значение), через него выражающее самое себя –цвет, который увидел Трубецкой.

Для исследования Э.Бенца больше характерна именно такая, гносеологическая ориентация в отношении цвета. В теологии Цвета цветам придается главное значение, хотя они тоже рассматриваются как производные метафизического света. Согласно Бенцу, теология цвета была разработана рядом теологов, которые основывались на своих видениях. История теологии цвета “простирается от самых ранних истоков христианского богословия и вплоть до начал современной научной оптики и теории цвета”(Бенц Э., 1996, с.96).

Согласно Дионисию Ареопагиту, “цвета являются завесами первоначального божественного света в его нисхождении и сиянии в низших мирах. Продвигаясь вниз, божественный свет на различных уровнях разделяется на отдельные цвета в соответствии со способностью восприятия тех, кто относится к этим уровням”(Там же, с.99).

Якоб Бёме связывал представления о цвете с учением о семи духах божьих, с участием цвета в процессе “самооткровения Бога”, материализации, или реализации Бога в “вечной природе” мироздания. Э.Бенц следующим образом резюмирует представления о цветах Якоба Бёме: “Цвета относятся к первоначальным формам божественного бытия и представляют определенные первоначальные качества. …Цвета обладают способностью к некоторому откровению, что имеет величайшее значение в интерпретации природы земных и небесных вещей. ... Наши земные цвета являются лишь бледным отражением, мертвыми земными прообразами радуги небесных цветов... С другой стороны, на всех уровнях бытия и жизни - даже на самых низких - цвета вещей снова и снова раскрывают те же первоначальные силы, что приняли участие в сотворении телесности этой вещи” (Там же, с.110-111).

По Фридриху Этингеру, “в святых откровениях все полно красок, и они имеют сущность, а не являются просто химерами. ... В своем чистом, бьющем ключом движении верхние воды дают начало цветам, а также основным субстанциям всего сущего; но слава Господня, которая несет все цвета, излучает последние” (Там же, с.119).

Приведенные свидетельства, на наш взгляд, можно резюмировать следующим образом. “Земные”, видимые физическим зрением цвета не имеют самодовлеющего значения, как, в прочем, и любые иные вещи или явления этого мира. Они онтологически вторичны, являются следствиями, “излияниями верхних вод”, формами проявления неких потенциальностей, стремящихся воплотиться в образах и вещах видимой реальности.

Важным выводом может быть то, что уже “духовно видимые” цвета являются “фракциями” божественного света, т.е. появляются как самостоятельные качественности “до” физического проявления. Вместе с тем они же, как неотъемлемая часть процесса воплощения Бога в природе, становятся и неотъемлемой частью физического мира, а не только физически видимого света. Цвета – «праматерия», метафизическая субстанция  материальных тел. Важно, что духовный свет невидим для физического глаза, так что никакая краска (цвет) не может рассматриваться как сам свет, а лишь его инобытие, слабое (ослабленное) проявление. Вместе с тем и тьма - не существует как самостоятельная обладающая энергией сущность, но лишь как полное отсутствие света.

Вместе с тем, существует дилемма о происхождении Цвета:

1) Цвета изначально содержатся в Свете, являясь изначальными сущностями (“относятся к таинству Божественной сущности”).

2) Цвета есть единственная форма проявления Света в низших “слоях” бытия (“завеса божественного света”), тогда цвета воспринимаются как “ослабленный”, “затемненный”, “оматериаленный” свет.

Эта дилемма не антонимична, поскольку обоих случаях цвета не являются “химерами”, а указывают на нечто им вне положенное, т.е. могут служить знаками, или символами. Цвета, физические цвета, обладают “символической потенцией”.

Семиотика

Под семиотикой в данном контексте мы понимаем характер связи между высшей реальностью, открывающейся в видениях особо одаренным представителям человечества, и той реальностью, световыми и цветовыми явлениями, доступными в повседневности. Применение лингвистического термина здесь вполне оправдано, поскольку между этими двумя реальностями наблюдаются не только причинно-следственные, но и семантические связи. Кроме того, как показывает история семиотики, соотношение между проявлением и сущностью в теологии уже со времен апостола Павла принято решать именно как проблему семиотическую (Степанов Ю.С., с. 28 и след.).

Приобретает особое значение установление характера связи “видимого” и “невидимого”. Это вопрос о том, в частности, какой ценностью обладают видимые цвета (и обладают ли вообще ценностью) в отношении познания мира. Ведь если между обоими мирами стоит непроницаемая перегородка, все, что предстает нашему обычному зрению - лишь иллюзия, “химера”, не имеющая смысла и значения. Так неожиданно существование Божественной реальности становится гарантией гносеологической ценности наших образов восприятия, гарантирует соответствие субъективного образа дистантному стимулу. Это одно из классических решений спора между реализмом и номинализмом.

В психологии этот вопрос так же не находит однозначного разрешения. Это вопрос о доверии нашим органам чувств, который в психологии восприятия принял форму проблемы соотношения между дистантным стимулом и образом. В данном случае вопрос о степени родства между обычными цветами и цветами метафизическими тесно связан с вопросом о конкретной семантики этих “земных” цветов и о структуре их значений. То есть семиотические проблемы, здесь разбираемые, имеют прямое отношение к психосемантике Цвета, значениям цветов. Естественно, что психология не может ответить на поставленные теологами вопросы, но только зафиксировать ответы, имеющиеся в религиозной традиции.

Во-первых, следует еще раз зафиксировать феноменальный факт: речь идет о двух типах зрения, “духовном” и “физическом”. Это создает две проблемы: (1) проблему уяснения соотношения между двумя соответствующими реальностями и (2) проблему адекватной передачи увиденного духовными глазами в образах обыденного языка и средствами физического изображения. Первая проблема относится к области онтологии и гносеологии, вторая - к области семиотики. Безусловный интерес представляет то обстоятельство, что и первая проблема может быть решена и решается в теологической традиции, как проблема семиотическая.

Согласно религиозной традиции, духовные цвета являются “небесными прототипами земных цветов” (Бенц); “цвета являются завесами первоначального божественного света в его нисхождении и сиянии в низших мирах” (Ареопагит); “земная копия или образ выполняют функцию отражения и основываются на небесном оригинале” (Ареопагит); “Бог стремится к самораскрытию, к проявлению своей сущности... и частью этого процесса также являются цвета”; “прямым соответствием откровению таинства Природы в цвете является откровение в языках” (Бёме); “наши земные цвета являются лишь бледным отражением, мертвыми земными прообразами радуги небесных цветов (Бёме)”; “цвета обладают способностью к некоторому откровению”; “все образы и формы низших уровней бытия являются подобиями и соответствиями таковых высших уровней бытия”; “это как бы модификации источников света от небесных и духовных вещей, которые создают их”; “соответствие духовного значения между цветами отдельных градационных сфер сохраняется”; “земные цвета являются образом вечной силы Господа, которая всегда в действии” (Этингер); “параллелизм между творчеством по существу и творчеством по подобию” (Флоренский); “когда речь заходит в более специальном смысле о метафизическом содержании того или иного наглядного явления, то это понимается как параллелизм и связность двух раскрытий одного и того же конкретного опыта” (Флоренский); “иконопись есть метафизика, как и метафизика - своего рода иконопись словом” (Флоренский).

Итак, “земные” цвета, это копии, образы, отражения, подобия, соответствия, модификации, излучения, представления, параллелизмы, связанные со своими “небесными” прообразами и прототипами. Согласно Э.Бенцу, цвета обладают предметными значениями, определенно указывающими на качество и ценность. “То - краски здешнего, видимого неба, получившие условное, символическое значение неба потустороннего”(Трубецкой Е, 1993, с.226).

Думается, что приведенная терминология хорошо резюмируется рассуждением об образе, подобии и символе, принадлежащем П.Флоренскому. “Обычное понимание символа, как чего-то самодовлеюще, хотя и частично, истинного, коренным образом ложно, потому что символ или больше этого, или меньше. Если символ, как целесообразный, достигает своей цели, то он реально неотделим от цели - от высшей реальности, им являемой; если же он реальности не являет, то значит - цели не достигает, и следовательно в нем вообще нельзя усматривать целесообразной организации, формы, и значит, как лишенный таковой он не есть символ, не есть орудие духа, а лишь чувственный материал. ”.(Флоренский П., 1994, с.64) (курсив мой - П.Я.)  Способность видеть в любом явлении символ чего-то иного, внеположного непосредственно данному, - присуща человеку лишь принадлежащему культуре (культу). В символе заключена определенная цель, например, цель настоящей иконы - “вывести сознание в мир духовный”, и эта цель вложена в нее художником и должна осознаваться смотрящим на нее. Кроме этого символ должен в себе содержать способность “возбуждать хотя бы отдаленно ощущение реальности иного мира, как уже издали йодистый запах водорослей свидетельствует о море”(Там же).

Применительно к физическим цветам, учитывая то, что было сказано в разделе “онтология”, это глубокое рассуждение может быть перефразировано следующим образом. Цвета обладают символической потенцией, но становятся “полноправными” символами только для “культурного” глаза, готового прозревать в них высшую реальность. Согласно религиозной традиции, мы с полным правом можем рассматривать цвет как знак, имеющий предметное значение, или символ. Якоб Бёме об этом говорит явно: “Прямым соответствием откровению таинства Природы в цвете является откровение в языках”.

Семантика

Под семантикой, как было сказано, мы здесь понимаем конкретные значения цветов в религиозной традиции. С точки зрения П.Флоренского, главное назначение цвета - свидетельствовать о свете. Согласно Ареопагиту, белый цвет изображает светлость, сродство со светом Божественным, красный - пламенность и быструю деятельность, желтый - “златовидность”, зеленый юность и бодрость. По Якобу Бёме, есть четыре основных цвета: синий, красный, зеленый и желтый, и пятый, белый, который “принадлежит Господу, однако он имеет свое сияние и в Природе. Это пятая сущность...; она видна в золоте и серебре, так и в белом, чистом камне, который не боится огня. <...> Черный цвет не относится к таинству [чудес мироздания], а является завесой или тьмой, за которой скрыты все вещи”(Бенц Э., с.104-105). Согласно этому автору, впервые цвета проявились в окраске ангелов. Те, в которых сильнее всего “терпкое качество”, - светло-коричневые и ближе всего к холоду; которым присуще “горькое” качество - красно-зеленоватые, “как если бы жизнь брала здесь начало”; которым соответствует “качество зноя”, - желтоватые или красноватые; в которых сильнее “качество любви” - совсем светлы и имеют вид светло-голубых.

Но подобные сведения очень малочисленны. Очень мало свидетельств о конкретной семантике духовных цветов. Можно ли этому удивляться, если таковых мало и об обычных, “земных” цветах? С другой стороны, необращение внимания на конкретное значение цветов является отражением очевидной истины: икона или видение - это образ, а не надпись или даже иероглиф, ни геральдический герб, в котором смысл выражается дискретными знаками.

Прагматика

Какой смысл имею духовные цвета для жизни человека?

Духовный цвет имеет прямое отношение к духовному развитию человека, обозначая степень этого развития (святости) и “место” в небесной иерархии. По Дионисию Ареопагиту, “божественный свет разделяется на отдельные цвета в соответствии со способностью восприятия тех, кто относится к этим уровням...” (Там же, с.99). По Мейстеру Экхарту, “сама душа становится божественно окрашенной там, где слегка касается Бога”(Там же, с.102). По Сведенборгу, когда человек после смерти вступает в небесное царство, его вечное “я” распознается ангелами по определенной окраске его ауры (Там же, с.117). О том же по существу говорит и П.Флоренский, объясняя смысл одежды святых на православной иконе: “Выражаясь несколько цветисто, но наиболее точно, можно назвать их одежду тканью из их подвигов; это не метафора, а выражение той мысли, что духовным подвигом святые развили у своего тела новые ткани светоносных органов, как ближайшую к телу область духовных энергий, и в наглядном восприятии это расширение тела символизируется одеждой” (Флоренский, 1994, с.112). “Я само находится внутри цвета. Ни Я, ни астральное тело не отделимы от цвета, они живут в цвете... Цвет есть носитель Я и астрального тела в физическом и эфирных телах” (Штайнер Р., 1921).

Резюме.

Согласно христианской мистической традиции, цвета занимают подобающее им место в метафизической онтологии, имеют гносеологическую ценность как образы и символы, связующие человека с миром сверхчувственным , и  являют собой духовную характеристику человека перед лицом высших законов развития. И в сверхчувственном, и в воспринимаемом органами чувств мире цвета реальны и являются свидетельствами высшего света, который невидим. Во всех случаях они выступают в роли семантических сущностей, а не «химер». Цвета несут в себе потенцию откровения как будучи укоренены в материальных предметах, так и являясь характеристиками «светоносных органов» души. В видимом мире цвет  может рассматриваться как «праматерия» или метафизическая субстанция физических тел, неотъемлемая часть физического мира. Они появляются на этапе формообразования, конкретизации отвлеченных потенций как первые качественности. В этом смысле цвета – это доступные зрению формообразующие качества, проявление в материи энергии изначального трансцендентного Света. Цвета имеют предметное содержание, определенное их символической функцией. Это предметное содержание не «примыслено» человеком, но отражает законы высшего порядка, объективные законы природы. Вместе с тем, это содержание «указывает на качество и ценность» того, что оно выражает, т.е. предполагает закономерный эмоциональный отклик как важный аспект интерпретации. Цвета могут рассматриваться как особый род языка, аналогичного по функции естественным языкам, поскольку все сотворенное Светом свидетельствует о Света..

Литература:

Бенц Э. Цвет в христианских видениях // Психология цвета. Сб. пер. с англ. М., “Рефл-бук”, “Ваклер”, 1996. С. 79-130.

Ивенс Р.М. Введение в теорию Цвета. М., 1964. 342 с.

Капра Ф. Дао физики. Спб., 1994. 302 с.

Кравков С.В. Цветовое зрение. М., Изд-во Академии наук СССР, 1951. 175с.

Линдблад Я. Человек - ты, я и первозданный. М., 1991. 212 с.

Милн Л.Дж., Милн М. Чувства животных и человека. М., 1966. 302 с.

Пэдхем Ч., Сондерс Ж. Восприятие Света и Цвета. М., 1978. 255 с.

Трубецкой Е. Два мира в древнерусской иконе // Философия русского религиозного искусства XVI - XX вв. Антология. М.: “Прогресс”, “Культура”, 1993, с. 220-246.

Флоренский П. Не восхищение непщева (К суждению о мистике). Сергиев посад, 1915.

Флоренский П.А. Иконостас. М.: “Искусство”, 1994. 255 с.

Цоллингер Г. Биологические аспекты цветовой лексики // Красота и мозг. Биологические аспекты эстетики. М.: “Мир”, 1995. С.156-172.

Черноризов А.М. Цветовое зрение рыбы как модель цветового зрения человека //  Вестник МГУ. Сер. 14 “Психология”, 1995. № 4. С. 35-39.

Штейнер Р. Сущность красок: Лекции, прочитанные в Дорнахе 6, 7, 8 мая 1921 г. Библ. № 291 (Цит. по рукописному переводу).

Berlin, B., Kay P. Basic color terms. Their universality and evolution. Berkeley: University of California Press, Uca-Press. 1969.

Wurtman, R.J. The effect of light on human Body // Scientific american. 1975. 233. P. 69-77.